Дания

Опера по фон Триеру: плакать не хочется

О стране - Культура

Блистательной Ильвы Кильберг в заглавной партии недостаточно, чтобы опера «Танцующая в темноте» производила сильное впечатление. Контрастов слишком мало и они слишком незначительны, пишет корреспондент Berlingske Tidende.

Начинается все ужасно. Заканчивается все ужасно. Между ужасным началом и ужасным концом – ужасная середина. «Танцующая в темноте» - новая опера Пола Рудерса, основанная на сюжете одноименного фильма Ларса фон Триера, с либретто авторства Хенрика Энгельбрехта – это, если коротко, ужасная история. Что было бы не так ужасно важно, если бы на премьере, прошедшей вчера в Оперном театре, было что-то еще. Но проблема в том, что помимо ужаса происходит не то чтобы ужасно много.

А происходит, собственно, следующее: Сельма постепенно слепнет. Поэтому ей трудно справляться с работой на фабрике, и ее увольняют. Ее квартирный хозяин, Билл, тоже в трудном положении – правда, только с финансовой точки зрения – и хочет лишить себя жизни, и для этого использует Сельму. Как? Угрожая отнять у нее деньги, которые она с трудом скопила на операцию для своего маленького сына – без этой операции он кончит так же, как мать. После этого Сельму арестуют, судят и казнят, и это ужасная история, где все эмоции обнажены, это мелодрама высшего сорта. Страданий почти даже слишком много.

Но только почти.

Ведь фильм фон Триера гениален тем, что в нем ужасы перемежаются другими эпизодами, где Сельма – поклонница мюзиклов – начинает петь, как заправская актриса музыкального фильма. Эскапизм этих фрагментов образует странный, очень выразительный контраст с общей мрачной действительностью фильма, где медленно выстраивается жизненная драма, и на этом контрасте – как с точки зрения тона, так и с точки зрения развития действия – держится весь фильм.
Однако этот контраст практически отсутствует в новой трактовке, где все то же самое должно быть рассказано за вдвое меньшее время (точнее – за 70 минут). Хотя отдельные фрагменты оперы Рудерса и выдержаны в манере мюзикла, просты и мелодичны, все же в его партитуре в целом, с ее тонами позднеромантического упадка, этот контраст не очень заметен и не очень важен.

Хороша финальная ария Сельмы, обращенная к сыну, душераздирающая и откровенная, и еще сцена в самом начале оперы, построенная по канонам мюзикла (Сельма в центре, танцоры по сторонам от нее), но выдержанная в том же тоне. То есть – сплошная чернота. В конце Сельму повесят, и повешение обставлено очень убедительно, но ведь зритель уже к этому исподволь подготовлен, и становится ли это потрясением? Мм… нет.

Готическая сценография

Но потрясения не происходит вовсе не потому, что оно не было задумано. Михаэль Шёнвандт, глава Королевской часовни, извлекает из мрачности нот все, что можно, а Кристиан Леммерц создает сценографию, в которой рамой действия становится полуразрушенная темная церковь, которая – как можно догадаться по строительным лесам – находится на своего рода реконструкции. В этой церкви в начале действия Сельма лежит в своем гробу, пока ее оттуда не извлекает сын; и, может быть, этот полуразрушенный дом Божий – знак того, что Бог оставил нас наедине с нашей заурядностью, а Сельму – наедине с ее особостью?

Выглядит все, в любом случае, достаточно мрачно, но по ходу действия не происходит никакого развития. Поэтому не спасает даже то, что Ильва Кильберг в роли Сельмы великолепна, что Карл Филипп Левин очень трогателен в почти бессловесной роли ее сына, а сама музыка беспорочна в своей обоснованности. Пелле Кнудсен, Гвидо Паэваталу, Ханне Фишер и Улла Кудск Йенсен во второстепенных партиях тоже очень хороши, и можно смириться с тем, что прокурор, который выносит Сельме смертный приговор (Герт Хеннинг-Йенсен), в одинаковой степени исполнен фальшивого пафоса и переигрывает в этом.

Тем не менее, это целое остается всего лишь половиной. Программа оперы цитирует слова Пола Рудерса о том, что после «Танцующей в темноте» фон Триера он вышел из кинотеатра со слезами на глазах. После его собственной «Танцующей» – с напряженно ожидаемым музыкальным выражением ужасающей истории – плакать сложно.
Она вызывает слезы – почти.